Повесть

Встал он глубокой ночью. Осторожно, на цыпочках подошел к окну, раздвинул тяжелые шторы. На небе, усыпанном яркими звездами, без труда отыскал свою, подсказанную ему в детстве одной цыганкой. Сегодня звезда была особенно хороша.

Бухарест стоял, погруженный во тьму. Николае показалось, что его звезда закачалась и медленно поплыла к горизонту. “Светает”, — подумал вождь румынского народа.

Мысли о молниеносных событиях этого дня не выходили из головы, будоражили готовое взорваться в любую минуту сознание.

…Огромное, бушующее страстями людское море на главной столичной площади, — страстями по Николае Великому.

— Трэяскэ! Трэяскэ! Трэяскэ! (Да здравствует!)

Возвышаясь над всеми на балконе, он был великолепен для каждого из толпы, жадно ловящего любой его жест. Десятки тысяч его народа со слезами радости на лицах славили своего вождя.

“Только сильная рука, сравнимая своими мускулами лишь со сталинской, способна привести народ к такому единодушию, задушить инакомыслие, которое, как коррозия, разъедает ныне этого монстра — СССР, — думал вождь. — Ни за что, ни за что! Пусть пустоголовые, одурманенные чахоточной демократией из Восточной Европы, неистовствуют в своем стремлении поднимать на щиты дешевые идеи Горбачева. Что он дал своей стране, миру? Разброд и шатания?! Хаос?!

Видите ли, я диктатор! Да! Но диктат — это единственное, что может в наши дни отстоять идеалы коммунизма. Нужно защищаться.

Народ понимает меня, любит. Елена, несколько раз просматривая съездовские кассеты, не увидела в зале ни одного недовольного лица. Меня любят и ценят. Только я нашел в себе силы твердо сказать “нет” Горбачеву и егo марионеткам.

Ликующие крики толпы, красивые плакаты, здравицы в мою честь — разве это не воля народа, разве это похоже на ложь? Народ и партия едины, как никогда. Николае и народ вместе”, — успокаивал себя Николае.

Николае пристально всматривался в толпу, но не мог различить ни одного лица, и только это его раздражало. А ведь он приготовил для них тo главное, сокровенное, отчего каждый из них придет в восторг и долго еще будет мусолить это известие, — его рождественский подарок народу. Он повысит зарплату, значит, его народ будет жить еще лучше.

А завтра, заручившись поддержкой на этой демонстрации единства, он логично расправится с Тимишоарой, расправится основательно и сотрет в порошок возмутителей спокойствия. Накануне Елена лично направила туда большую группу сотрудников вселяющей панический yжac службы “Секуритате”. Его родная “Секуритате” — его дети, его будущее.

— Трэ-яс-кэ...

Этот отчаянный, кем-то оборванный крик насторожил Николае. Елена едва заметно, но сильно ткнула его костяшками руки в спину: “Смотри!”

Люди, точно пo чьему-то властному указанию, будто очнулись от массового гипноза. Сначала несмело дрогнули, а потом утонули в толпе флаги и лозунги, здравицы и портреты, брошенные под ноги.

— Жос тирану! (Долой тирана!) Долой диктатора! Свобода! Нет Николае!

И Николае вдруг— наверное, впервые за долгие годы— разглядел в этой пробуждающейся ото сна биомассе красивое лицо девушки. Оно было прекрасно, это лицо, если бы не гнев, который оно выражало в эти минуты. Оно могло бы стать символом красоты, символом его страны.

— Боже, Боже, что они кричат! Возможно ли это? — Николае дернулся, будто уворачиваясь от летящего камня. Наклонил голову, с ужасом озираясь на неистово ревущую толпу, из которой уже действительно летели камни и портреты с его собственным изображением.

Крепыши из охранки вытащили свои “узи”, но “поливать” из них толпу так и не решились. Народу целая площадь, а стрелять не в кого. Николае с Еленой незаметно скрылись за спинами телохранителей и покинули митинг на Дворцовой площади.

На их вилле сегодня было необычно светло. До самой последней лампочки все включила Елена. Даже свечи на шикарном камине и те горели, слегка потрескивая. Oни его раздражали, а сил, чтобы встать и задуть их, не было. Супруги сидели на краю огромной кровати с королевским золотым вензелем династии Гогенцоллернов и затаенно молчали. Потом Николае прямо в ботинках забрался на белые простыни, сел так, как давно ему уже не удавалось, в позу Будды, закрыл лицо руками и тихонько заплакал.

— Дорогой, брось эти штучки. Ну случилось! Ты же понимаешь, что это влияние ИХ телевидения, не больше… Демократии по-советски захотелось! Так дай им! Нужно предоставить им митинговую демократию, а назавтра предать гласному суду зачинщиков и смутьянов, проповедующих антинародную политику.

Николае не слушал жену, лишь частые удары старого сердца и бешеное раздражение заставляли его прислушиваться к окружающим звукам. В соседних комнатах по радио шла трансляция его речи на митинге, звучали патриотические песни. Какой-то треск на улицах. Впрочем, совсем рядом, как в мертвецкой, потрескивали свечи. Струящиеся от них теплые воздушные струи рисовали на стенах дьявольские картинки и казалось, что стены их спальни слегка подрагивали.

…С улицы доносились крики и редкие автоматные очереди. Они вызывали цепную реакцию нового возмущения. Столичные улицы уже утюжили танки.

Елена, решительно тряхнув головой, взялась за телефонную трубку. Поймав вопросительный взгляд Николае, сказала: “Редакция “Скынтейя”. Нужно, чтобы прочитали гранки”.

— Боже, о чем ты?! Какая газета?! Вешать! Вешать! Вешать! Действовать, действовать!

— Ты уже доказал, как ты умеешь это делать. Сам созвал на митинг всех негодяев, идиот! Тимишоару все равно тебе эти интеллигентишки не простят! Убеждением старался, коммунист! Теперь молчи, дай мне принимать решения. — Елена отчаянно стала бить по рычагам телефонного аппарата.

Неожиданно в комнату ворвался Казимир — один из их телохранителей. Глаза его были наполнены ужасом. Елена хотела возмутиться, но вид Казимира не вызывал сомнения в том, что на этот раз можно было войти без стука. Смахивая рукавом не то пот, не то слезы, телохранитель произнес, с трудом сдерживая переполнявшее его волнение:

— Вам нужно скорее спуститься в бункер.

— Что такое? Кому это в бункер?

— Во имя всего святого, идемте!

Елена и Николае, еще ничего не понимая, забегали по комнате. Ощущение надвигающейся катастрофы подгоняло их. На какой-то момент Елена остановилась и подумала:

“Неужели так скоро? Неужели случилось самое страшное? Но этого не может быть, потому что не может быть никогда!” Испуганный взгляд Казимира говорил обо всем. Она решилась.

— Ступай, болван, мы сейчас.

Казимир послушно вышел из спальни, однако дверей за собой не закрыл. Елена хозяйским взглядом осмотрела комнату, затем подошла к тайнику. Повсюду на стенах висели великолепные картины и старинные гобелены, способные украсить любую галерею мира. Их картины. Их золотая посуда. Позвякивали подвески старинной венецианской люстры, мешая сосредоточиться на шифре.

Николае так и не знал его. У него не было секретов от этой властной женщины, у нее всегда были какие-то тайны. Николае с изумлением следил за поворотами ключа и вскоре увидел открывшуюся нишу, в которой стоял небольшой саквояж.

Елена присела на край кровати и включила телевизор. То, что они услышали, повергло их в ужас.

— Это переворот. — Теперь уже ошеломленный Николае поднял трубку. Телефон предательски молчал.

“Это конец”, — подумала Елена, видя знакомое лицо диктатора, который молол чушь сам от себя. За его спиной стояли какие-то люди, гражданские и военные.

Елена и мысли не допускала (не говоря о Николае), что национальное телевидение может представлять такую угрозу. Аджерпресс, газеты, Национальный совет радио и телевидения при Совете Министров, оказывается, были все это время миной замедленного действия. Или их тоже захватили эти подонки, мерзкая, гнусная толпа еще вчера — идолопоклонников...

В дверях появился генерал Марин Иван, сопровождавший обычно Николае всюду, и еще двое парней из “Секуритате”. Казимир умоляюще подавал знаки — скорее.

— Неужели это так опасно? — спросила Елена у Ивана. Генерал виновато опустил глаза:

— Армия на стороне восставших. Требуют вашей казни!

— Боже! Но танки? — пролепетал Николае. И Елене показалось, что Марин Иван ухмыльнулся.

Они спешно спускались вниз по лестнице, ведущей в бункер. Там толстые стены, пульты управления, связь, автономный запас питания. Учтивый Казимир пытался выхватить из рук Елены саквояж — помочь, но почувствовал ее цепкую властную руку. Николае помогали спускаться его парни.

— Оставьте нас одних, — взмолилась Елена, раздосадованная еще и тем, что в спешке забыла прихватить с собой спирт для протирки. Ее муж страдал микрофобией, а в бункере наверняка ничего не успели продезинфицировать!

Все удалились. И супружеская чета осталась в неизвестности. Елена мучительно думала о своих ошибках. С Тимишоарой нужно было расправиться тотчас. Огромную “Секуритате” в полном составе нужно было оставить при себе. Можно было предположить эту вспышку в столице. Ведь армия — это те же дети народа, а не дети Николае.

Она задрожала в гневе, желая раздавить, растоптать, как тараканов, этих ублюдков в генеральских погонах, некогда обласканных ею.

— Неужели все безнадежно поздно?! — Тут она, не помня себя, бросилась к безвольному Николае. Попыталась положить его руки на свои плечи, попробовать забыться в его объятиях. Но его ледяные руки словно плети спадали вниз.

Опять, но уже постучав в дверь, вошел Казимир.

— Нужно ехать!.. Бежать!.. Это конец!

Всем своим женским чутьем Елена поняла весь ужас и правильность его слов.

— Вы связались с моим сыном Нику?

— Так точно, все уже готово.

Елена открыла саквояж и достала небольшие, черного цвета наручные часы для Николае. Нажала на какую-то кнопку. Себе точно такие же доставать не стала — она до конца останется с мужем. Запихнула Николае и себе в рот по таблетке и твердо взяла его за руку. Их пальцы впервые за последнее время переплелись, как в молодости. Похоже, Николае постепенно приходил в себя.

В конце длинного запутанного лабиринта мелькнула едва заметная лампочка. Это оказалось подсветкой массивной железной двери. Казимир с усилием провернул заржавевшее колесо. Дверь нехотя отворилась. За ней показалась полоска серебристой от люминесцентного света травы. Холодный воздух приятно обдал их вспотевшие лица, заклубился паром. Даже изобретательный король Михай позавидовал бы такой умной коммуникации. Николае и не подозревал, что у него есть такой тайный лабиринт, приводящий на неведомую травяную площадку. Их выход на нее был настолько таинственным, словно выходили они этой скорбной ночью не на улицу, а в открытый космос. Впереди действительно была неизвестность.

— Скорее всего, все это безобразие уляжется, утрясется. На самый крайний случай — миллиард утаенных от страны долларов в швейцарских банках на личных счетах. Хватит. И на первое время имеются свои люди почти во всех странах мира. Елена знает все крючочки и ниточки, за которые можно дернуть. Елена не просто жена. Елена — его совесть, его воля!

Тем временем немолодые глаза Николае различили тень вертолета. Задрожала, а потом и пришла в волнение вся трава от сильных воздушных вихрей. Он смотрел под ноги, и в какую-то минуту ему почудилась площадь с тысячами людей. Ухватившись за воздух, он шагал прямо по головам. Наваждение исчезло.

“Ничего себе Рождество!” — подумал, но уже с какой-то, неизвестно от чего подступившей иронией, Николае.

Генеральный секретарь коммунистической партии, Председатель Государственного Совета, Президент и прочее, прочее, Николае твердо ступил на борт вертолета. Этой ночью уже никто не отдавал ему чести, не произносил слов витиеватого парадного приветствия. Козырнул лишь Казимир, лицо которого показалось супругам и печальным, и ликующим одновременно.

Через некоторое время вертолет осторожно приземлился на асфальтированную площадку на кромке поля, у лесополосы. И взмыл в черное небо, как только Николае с Еленой и двое телохранителей ступили на землю.

Перед глазами еще стояла погруженная в темноту незаконченная громадина бульвара “Победы социализма” с пирамидой нового здания правительства, полюбоваться которым приезжали они с Еленой всего неделю назад, и необычно яркие для тотальной экономии электроэнергии полоски столичных улиц, незабываемые очертания Атениума — концертного зала, Опера, великолепных монастырей и церквей, острова многоэтажных “поселков Николае” с символическими огородами-палисадниками перед подъездами — знамения “золотой эпохи”...

И было странное ощущение разбуженного к ночи улья там, внизу.

Елена с грустью проводила взглядом улетающую винтокрылую машину. Вертолет вполне мог бы и взорваться погодя, но этого не произошло. Елена любила такие эффекты.

— Спешка, спешка, спешка!

Один из парней пропал на какое-то время, но скоро подъехал к беглецам на “Ситроене”. Елена поначалу это оценила, но потом поняла, что придется в дороге его заменить на что-нибудь попроще, если и сюда — а куда точно, она не знала — не докатилась волна народного бунта.

Вероятно, детали этого самого секретного плана оказались слабо проработанными. Елена почувствовала себя не в своей тарелке, хотя когда-то лично ломала голову над ним. Теперь от него зависело их будущее, будущее всей страны.

В стране, где благодаря стараниям охранки не существовало ни одной сколько-нибудь серьезной подпольной антиправительственной организации, все вспыхнуло молниеносно.

В машине постепенно становилось тепло. Кутавшийся в плед Николае заклевал носом, а Елена сверлила взглядом стриженые затылки этих молодых мужчин. Обернулась на пустынную дорогу и сквозь отходящую заиндевелость стекла долго рассматривала убегающие очертания верхушек деревьев. Опершись рукой на круглый валик сиденья, она кончиками пальцев нащупала вдруг в его нише что-то холодное, металлическое. Это был пистолет системы Макарова. Видно,“Ситроеном” этим пользовались не только для прогулок. Елена, тщательно рассмотрев, засунула пистолет в карман своего пальто.

По дороге стали попадаться автомобили. Светало. Елена потребовала включить радио, от чего Николае тотчас проснулся. Словесная вакханалия продолжалась. По радио выступал Михай Кицай — начальник столичного гарнизона:

— Армия поддержит все демократические перемены и только на стороне народа...

Потом диктор хвастливо объявил, что сбежавший диктатор уже перехвачен военными. Правда, о его местонахождении не сообщалось.

— Нате-ка, выкусите! — чуть было фигу не показала красной лампочке радиоприемника Елена и, перегнувшись через водителя, сама щелкнула выключателем репродуктора.

— В лес! — скомандовала она, и “Ситроен”, не снижая скорости, скользнул на проселок перед указателем “Тырговиште”.

— Где мы? — вновь очнулся Николае.

— Что это?

— Так, деревенька. Семьдесят километров от резиденции.

Николае охнул:

— Вы издеваетесь, все издеваются надо мной. Летели-летели, ехали-ехали, может быть, мы кругами ходим? Следы путаем?!

Тот, который сидел рядом с водителем, переспросил без тени смущения:

— А вы что предлагаете? Наш вояж, может быть, не более чем прогулка. Мы должны были лететь на аэродром, но эти, на телевидении, приказали блокировать все аэропорты, дабы предотвратить попытку нашего бегства. Вас информировали, кажется.

— Какого бегства? — нашелся Николае. — Мы с вами сейчас по лесу прогуляемся, а к вечеру все уладится.

— Кем уладится? Мы потеряли все, кроме этого, — прошептала Елена, многозначительно постучав пальцем по новым часам Николае. Вступил в действие план, и пока нужно действительно ждать.

Рождественский лес был потрясающим. Серебристый иней, выбеливший ветки, медленно осыпался при малейшем прикосновении. Снега, правда, почти не было, и золотая листва, устилавшая землю, делала этот пейзаж праздничным.

Николае на утреннем морозце немного продрог, и Елена постоянно укутывала его концами пледа. Розовощекие ребята, положив на капот крохотные автоматы, дышали на ладони. Пора было перекусить. В “Ситроене” оказалось два китайских литровых автоматических термоса, бутылочка “Камю” и две пластиковые бутербродницы. Телохранители деликатно отошли в сторону. Елена, посадив Николае на заднее сиденье, а сама устроившись на переднем, налила ароматный чай.

— Что будем делать, Николае? — с мольбой, полушепотом обратилась она к мужу. — Я не знаю, не знаю! Сейчас мы как загнанные волки, идущие на красные флажки. Может, рискнуть?

— А ты на это надеешься? — показал он взглядом на свои часы. — Нас не смогут арестовать, за нами будут идти по пятам и охранять, в их преданности я абсолютно уверен. Но если это долго будет продолжаться, они станут террористами в своей стране. Значит, нужно что-то другое. Нужно обратиться к народу. Нужно отбить телевидение.

— А ты думаешь, силы службы безопасности сидят сейчас сложа руки? Значит, ждать и еще раз ждать!

— А если все-таки вон? Из страны?!

— Этого мы уже не успели.

—Тайно!

— Пока ждать! — отрубила Елена.

— Но не здесь, в лесу... Может, к морю, на виллу?

— Если эти сумасшедшие так лихо закрутили это дело, не думай, что про тебя забыли. Нас ищут по всей стране.

Елена повернула ручку радиоприемника.

— По сообщению наших корреспондентов, диктатор перехвачен военными на контрольно-пропускном пункте при попытке бежать из своей страны. Как заявил армейский капитан Михай Лупой, вертолет доставил беглецов на заранее обусловленное место, где их ждал автомобиль. А теперь новости из Восточной Германии...

Елена поспешила выключить радио.

— Похоже, что кольцо вокруг нас сжимается. Немного подождем и... будем действовать сами… Для начала заменим машину.

— Как ты это сделаешь? — покачал головой Николае.

— Ты что, в кино ни разу не видел?! — Подмигнула Елена и вытащила из кармана “Макаров”. Николае обжег вид холодного пулевого отверстия. Навалившаяся усталость захватила его сознание... Жена едва ycпелa подхватить чашку с недопитым чаем. Это была совсем другая усталость, нежели слабость после очередной великолепной охоты. Сегодня шкуры снимали не с красивых животных, а словно с них самих, убитых меткими выстрелами и выставленными теперь на любование охотников.

Притворив дверь автомобиля, Елена медленно погружалась в сон, видя перед собой спокойных, разминающихся на воздухе парней. Будто бы ничего не случилось.

— Задача псов — служить хозяину до конца. И они ее выполнят честно. А потом, наверное, будут служить другому. Нет грустнее такой работы. Интересно, что чувствуют они сейчас? Что думают? Неужели злорадствуют? Ведь их не пощадят. Нет. Это и их конец. “Секуритате” со своими неограниченными правами, со своей вседозволенностью вселяет в народ панический ужас. Значит, эти привязаны крепко, значит, вся “Секуритате” сейчас с нами. — Тяжелые морщинистые веки пожилой женщины закрывались и, если бы не старческий храп Николае, ее сон был бы абсолютно спокоен.

Супруги очнулись от плавного покачивания автомобиля. Парни проверяли рессоры, и таким образом, наверное, их торопили. Может, узнали чего? Николае включил радио. На короткой волне бесстрастный женский голос сообщал:

— Слухи о поимке диктатора не подтвердились. Свободное национальное телевидение, передавшее сегодня сообщение о его поимке, опровергло его.

Николае и Елена мрачно переглянулись. Выйдя из машины, они медленно удалились за деревья.

— Как ты думаешь, за что? — вновь попытался спросить Николае. — Это совсем не рабочие, там, на Дворцовой площади! Это кучка поганой интеллигенции, это КГБ, это ЦРУ, это их заговор! Мне достаточно выйти к народу, поговорить по душам, и все уладится. Ведь я так люблю свой народ! Ведь я так много работал для него!

— Особенно на последнем заседании Политисполкома, когда дал распоряжение стрелять в него! — съязвила Елена.

— Об этом никто не знает. Поедем, поедем, нужно попытаться. Этот разговор необходим. Как называется это местечко? Кажется, Тырговиште? Едем, быстрее едем!

— Ты спятил! Спятил! Тебя слушать никто не станет. Твой народ! Страна в одночасье превратилась в страну диссидентов, а ты их прекрасно помнишь по своему визиту в США. Только тухлыми яйцами и подлыми плакатишками нам уже не отделаться.

— Но милая, дорогая моя, — только попробуем, только попробуем, обещаю.

— У!.. Времечко-то сколько натикало! — Петришор — глава семейства, задумчиво посмотрел на часы. Половина второго. — Дуйте, пацаны, домой, живо! Мать, наверное, заждалась, на стол давно накрыла.

Николае Петришор открыл заднюю дверцу своей машины и скомандовал в последний paз:

— Выметайтесь! Матери скажите, пусть не ждет, у меня дела, а потом на митинг.

Трое eго детей нехотя поплелись домой.

Сегодня, когда в стране такие события, Николае, конечно, на работу не пошел. Но не будешь, тем более, когда есть свободное время, мотаться, пусть даже по Тырговиште, на грязном автомобиле. От ребят помощи не жди. Машину они мыть не любят, лишь бы за рычаги дергать, порулить, поурчать! Только старший — помощник! — с гордостью посмотрел он вслед ему, насвистывающему мелодию популярной песенки “Ламбада”. Петришор подхватил мотивчик сына и начал насухо протирать авто.

Кто знает, какая жизнь ждет его и детей? Да, наверное, не хуже, чем при этом дракуле.

— Господи, нашлись люди добрые, скинули поганца! Вот тебе и вечный диктатор, — думал Николае, насвистывая “Ламбаду”.

Из-за поворота медленно выкатил незнакомый “Ситроен”.

“Откуда люди такие деньжищи берут? За целую жизнь не накопишь”, — подумал владелец старенького подержанного авто.

Неожиданно для Петришора “Ситроен” остановился около колонки, откуда он брал воду для мытья. Вдруг передняя дверца машины распахнулась, и оттуда выпрыгнул человек в черном плаще, размахивая пистолетом. Это было так неожиданно, что Николае сел прямо на мокрый асфальт. А здоровенный розовощекий парень схватил его за шиворот и затолкал в его собственную машину, приказал ехать.

— Ну, что там у тебя? — хищно, готовый с ходу пробить череп, спросил человек, видя, как Петришор путается в сцеплении.

Через несколько минут, после поворота за угол, он приказал ему остановиться, чтобы забрать пассажиров.

Из подворотни, воровато озираясь, вынырнули три странных силуэта. Взбодрившийся Николае сел рядом с перепуганным водителем, а его жена с телохранителями — на заднее сиденье.

— Если хочешь жить, поезжай! — заявила она и, совсем уже неожиданно для телохранителей, вытащила пистолет и приставила его к шее Петришора.

Не сказать, что это занятие для Елены было особенно приятным, но азарт появился, и даже создалось впечатление, что для нее это не впервой.

Автомобиль медленно тронулся с места и закрутил по улицам Тырговиште. Основательно оглядевшись, сановные супруги принялись за обдумывание плана.

— Есть у вас поблизости потаенное местечко в лесу? — твердо спросила Елена Петришора, вновь приставив пистолет к пульсирующей от страха артерии на его шее.

“Вот так влип, влип... Это же сам Президент с женой. Пристукнут и костей моих не найдут. Только эти двое, что с ними, чего стоят — головорезы. Если повезти их в лес, там точно убьют, не шутки ради ко мне уселись. Если куда-нибудь ехать, то новые власти пришьют пособничество. Власти-то пока новой нет. Разберись, кто сердитей окажется” — размышлял Николае Петришор.

Елена еще раз высказалась за то, чтобы спрятаться в лесу. Николае полагал, что они должны все-таки искать помощи на фабриках. Только этих парней нужно высадить. Его народ сердобольный, Николае простят и вновь пойдут за ним. “Секуритате” не простят. Они ведь так издевались над его народом.

Машину пришлось загнать в закоулок, и диктатор Николае демонстративно трогательно распрощался с ребятами, полагая, что каждый шаг супругов будет теперь под их невидимым контролем.

На улицах деревни после обеда появилось много народу. Все яростно спорили, доказывая что-то до хрипоты. Николае спросил у водителя, как его зовут. Тот ответил. Пассажир хотел было поговорить с ним, но так и не нашелся, с чего начать, и не придумал, о чем спросить.

Машина не спеша вывернула на улицу. Неподалеку, у сквера, шел митинг. Десятки людей размахивали трехцветными национальными флагами с дырами в центре.

— Смотрите-ка, Президент, бывший! — выкрикнул кто-то из толпы.

— Не ври!

— Откуда они здесь взялись, негодяи?

— Бей их, товарищи!

— В набиравший уже скорость автомобиль посыпался град камней.

— Во времена моей молодости здесь ничего не было. Я дал им все, я дал им больше чем все...

Он еще долго всхлипывал, изредка размахивал руками. Потом попросил Петришора включить радио. По нему транслировались выступления его злейших врагов.

— Только не это, только не это. Выключите! — А сам тронул ручку настройки. На другой волне звучала полюбившаяся их новому знакомому жителю Тырговиште Петришору популярная мелодия “Ламбады”. Это позволило водителю, дрожащему от страха и нервного холода, прийти в себя.

А на их пути стояло здание местного комитета компартии. Может быть, здесь найдут они убежище?

Двери были безнадежно закрыты, но через некоторое время за ними появилось несколько человек, узнавших знаменитых супругов. Так они и стояли— отгороженные друг от друга стеклянными дверями, нос к носу — Генеральный секретарь и несколько ошарашенных работников аппарата.

Но не открыли. Николае в гневе кричал им что-то, грозился, и они боялись его. Скорее как разъяренного мертвеца, чем как живого великого Николае.

После бесполезных поисков убежища на улицах и сельских дорогах они в конце концов остановились у центра по охране предприятий, где около десятка человек, смотревших телевизор, рассмеялись, когда Петришор сказал им, что супруги Чаушеску у него в машине.

— Не нужно нас разыгрывать, парень, болтай поменьше!

Но испуганный вид Николае Петришора в конечном счете их убедил.

Румынское свободное телевидение незадолго до этого передало сообщение об их аресте, а они вот где прячутся!

Срочно вызвали военных.

Николае и Елена не сопротивлялись. Их осторожно запихнули в подъехавший вскоре БТР, в котором им суждено было просидеть оставшиеся три дня своей жизни. После чего они предстали перед скоротечным судом и были казнены.

Николае не понимал, какие вопросы задавал ему прокурор. Он все отрицал, отрицал свою вину, правомочность суда над ним...

Перед расстрелом сердце его стучало твердо. Перед телекамерой он старался изобразить надменную улыбку, но уже не был похож на грозного диктатора. Он напоминал жалкого, загнанного в угол пса, ощетинившегося на занесенную над ним палку.

Увидев стекляшку объектива во время расстрела, он вдруг понял, что смерть его уже наступила. Он улыбнулся в последний раз миру и закрыл глаза.

...Перед ним была черная грязь дороги. Цыганские кибитки, собравшиеся в каре. Он лежит подле старой цыганки в цветастой юбке. Она смотрит на небо, на котором засияли звезды, впервые после долгих холодных дождей.

— Как зовут тебя, малыш?

— Николае.

— А вот, Николае, погадаю, — старуха берет его маленькую ручонку...

Звучат выстрелы. И перед Николае проносится вся его жизнь, над которой сияет его личная звезда. Звезда “НЧ”.

Сегодня она закатилась.